Духи носятся на воле, до рассвета им раздолье,
Видишь, катится по полю чья-то голова?
Ночь-страшилка в печь влезает, смотрит желтыми глазами,
В эту ночь у нас экзамен в школе волшебства.
Вылезайте из постели - время варки хитрых зелий,
Камень черный, камень белый, клюквенная кровь.
Мой костюм - собачьи уши, рог, копыта, хвост из плюша.

Кукуруза, сливы, груши, тыквенный пирог!

Если ты по жизни робкий - то сиди в своей коробке,
Не шурши, молчи, не хлопай, вдруг тебя найдут.
Но учти - ни амулеты, ни волшебные браслеты,
Ни вонючий прах из склепа не сведут беду.
Впрочем, на твое-то счастье, злые духи любят сласти,
Вот они, разинув пасти, топчут твой порог.
Меж домов мелькают блики, лошадь ржет безумно-дико.

Горе мыкать - тыкву тыкать, тыквенный пирог!

В октябре темнеет рано, небо стягивает раны,
Звезды катятся по грани - прямо в рот к луне.
Все, кто ждал - в шкафу, под дверью, за стеной (ты в них не верил) -
Монстры? духи? люди? звери? - все идут ко мне.
Фонари тропинки метят, пауки раскинут сети,
Светлячки сегодня цветом - будто бирюза.
Крылья рыбы, череп лани, звук замолкшего органа.
В эту ночь у нас экзамен... сколько лет назад?

Двести? Триста? Девять сотен? Тыкву тыкать - тыква против,
Кто-то воет на болоте, ткнувшись в лопухи.
Кто-то сдал, а я... но впрочем, здесь остаться, в этой ночи,
Где мы шутим и хохочем - жизнь не из плохих.
Ты коробка или ящик? Кто из нас здесь настоящий?
До утра смеемся, пляшем, тащим за собой.
А кого утащим - что же, значит, те на нас похожи,
Карамель, лакрица, кожа, спутает любой.

Чуешь? Ветер словно замер. Ты ведь тоже - сдать экзамен?
А не сдашь, так будешь с нами, тоже выйдет прок.
Я приму его на месте, будет честно, честь по чести,
Пики-бубны, черви-крести.

Так тяни же свой билетик, тыквенный пирог!

(с) Лаэ

Понимаешь, моя тишина, это значит, что мы повзрослели.
Вот январь, и сугробы осели — это больше не наша вина.
Если тени все чаще длинны, если птицы кричат в непогоду —
Это признак ненастного года. Мы ему ничего не должны.
Каждой встречей до края полны, каждым именем бредя ночами,
Мы с тобой не в подушку кричали — мы встречали героев войны —
С мирозданьем, синицей в руке, с вечным призраком женского ига.
Мы мужчин изучали по книгам, и по трещинам на потолке.
Выцветало цветное стекло. Ведь иллюзия тоже сдается.
А вина отравляла колодцы — ядовитое время текло,
Но иссякло однажды — вчера. Так мелеют порой океаны,
Так сползает на землю кора, обнажая заросшие раны.
Не болит. Не тревожит. Страниц в нашей книге еще половина.
Невиновны — не значит — невинны. А любовь не имеет границ.

(с) Мария Хамзина

Мойры — странный народ, нет нынче такого сплава:
Делят глаз на троих, как люди — вино и славу.
Если будешь умён, подманишь их чудесами,
То научат смотреть на то, что увидят сами:

Шепчет старшая, в тонких пальцах вращает око,
«Вижу, вижу места, где было не одиноко,
Где ты был — молодой и легкий, беспечный, светлый,
Как вокруг собирал весёлых, родных, бессмертных.

Как шумела вода, как волны ласкали ступни,
Как вам было всё пьяно, просто, легко, доступно,
Каждый камешек, вечер, блик превращался в рифму,
Темнота с тишиной еще не кружили грифом.

Дай мне нить, что сплетает дни твои ожерельем,
Я её сохраню от боли и сожаленья.
Больше новое и чужое не грянут стражей —
Будут август, и двадцать лет, и закат на пляже».


С нею средняя — глаз баюкает, как младенца:
«Вижу то, что настанет. то, от чего не деться:
Вот грядущее ждёт, пьянит, как хороший Чивас
Где сошлось и сбылось, придумалось, получилось —

Ты нашел человека, мир утонул в уюте,
Вы купили собаку — или нашли в приюте,
Твои книги скупают адскими тиражами,
Маме век никакие страхи не угрожали.

Дай мне ниточку, нить, единственное святое —
Я наполню её спокойствием, красотою.
Сохраню в янтаре реликвией, хрупкой брошью,
До счастливых времён, до радостных, до хороших».


Третья — острый клинок, не голос — ветра и глыбы:
«Вот сложилось бы по-другому, и ты бы, ты бы…
Несвершённое злит и колет, как будто жало,
Сколько мог — да вот что-то, видимо, помешало.

Умотал за границу б, занялся бы вокалом,
Рисовал бы наверно лучше, чем Фрида Кало,
Больше бегал — и был бы мышцы сплошные, жилы,
Промолчал бы — и вы б, наверно, еще дружили.

Дай мне ниточку, нитку, деревцо в урагане,
Да не тронута будет временем и врагами.
Просвечу миллион миров сквозь тебя, как призму,
Где ты смел и уверен, радостен, важен, признан».


Ожидают втроем — сплошь мрамор и тёмный вереск,
Ждут, кому поклонюсь, достанусь, приду, доверюсь,
Я качаю лишь головой — мол, какого чёрта,
Прохожу мимо них, и молча иду к четвертой.

Самой юной, слепой, мерцающей, как химера,
Недостойной трудов Платона и книг Гомера,
Вот молчит, не речёт себя ни святой, ни вещей,
Но дашь руку ей — и увидишь простые вещи:


… Солнце щурится в окна заспанным партизаном,
Покрывает дома расплавленным пармезаном,
Лёд искрится, шипит и щёлкает, как кассета,
Все окрестные псы лежат в океанах света.

Тащат граждан трамваи, бабушки — их баулы,
Птицы держат свои почетные караулы,
Пахнет ранней весною музыка из колонок,
(Твои волосы — моим старым одеколоном).

Мир течет по ладоням — дикий, необъективный,
Не найти для него ни линзы, ни объектива,
Не запрятать на праздник, не загрузить на плеер,
(Ты смеешься, и в мире нет ничего теплее).


Страх — живучая, старая, хитрая барракуда,
Но стихи продолжают шпарить из ниоткуда,
И творят настоящее — терпкое, как корица,
Драгоценное тем, что больше не повторится.

Потому то и тянемся — сквозь темноту и ужас,
Собирая капканы, раны, занозы, лужи,
Сквозь морозы и страхи, войны, раздоры, моры —
Хрупкой тоненькой нитью в белых ладонях мойры.


Пусть прядет. Неумело, слепо и отрешенно —
Значит, нету вещей предсказанных и решенных.
Значит жизнь моя — бледный лучик на тонкой спице,
Уж какая стряслась, на что-нибудь да сгодится.

Не вылезай из кроватки, не влипай в историю.
Зачем тебе "Доктор", если ты смотришь "Теорию"?
Ведь есть же Фейсбук, Контакт, Инстаграм и Твиттер,
И не нужно ехать в Питер, чтобы увидеть Питер

Вообще ничего не нужно (кроме, пожалуй, печенек)
Невероятно переоценена ценность денег,
А так же всего остального, включая сюда и бога,
Которого, хоть и нет, но все равно слишком много

Снаружи, но не внутри. В этом и есть проблема.
Все, что ты любишь, увы, недолговечнее мема,
И те, кто с тобою сейчас на расстоянии клика,
Завтра уже не вспомнят ни авы твоей, ни ника

Пространство снаружи сделано из раздраженья и скуки
Что может быть интересней на свете стены в Фейсбуке?
Время снаружи основано на планеты вращении.
Не вылезай из кроватки - нужны тебе извращения?

Закутайся в одеялко, заройся затылком в подушку
Возьми с собой телефон, зарядку к нему, и кружку
Спрячься поглубже от всех, пусть даже тебя не ищет
Ни фолловер, ни друг, ни даже настырный подписчик

Как все великое, жизнь не имеет разумной причины.
Не вылезай из кроватки до самой своей кончины,
Успев, закрывая глаза, пожалеть напоследок,
Что никогда не узнаешь, чем же закончился "Шерлок"
(с)

так проживали мы эту зиму, отведя глаза от нее,
так входили по вечерам в замерзающее жилье,
так, накрывшись двумя одеялами, падали в забытье,
так проживали мы эту зиму, так прожили мы ее.
так узнали, как на зимней трассе ветер забирается под пальто,
как костер разводить на снегу, ожидая, что
он разгорится - и будет весна, время рыжих котов
и не сорванных звездоглазых цветов.
так читали дорожные знаки и следы на снегу,
узнавали, что есть предательство и как оно - жить через "не могу",
так учились идти в темноте, ничего не видя перед собой,
так мы узнавали, что есть любовь.
что она не боль, а победа над темнотой,
что для счастия никогда не нужен никто.
на последних минутах ясность становится невыносимой и золотой.
так вот в эту минуту льдины ломаются, и вода становится всепобеждающа и сильна.
наступает весна.
(с)

Мы от смерти с тобой сбежим как от бабы Яги
Я тебя сберегу от нее и ты меня сбереги
Говорил Иванушка, шел по апрельскому ветру
Я, Аленушка, совсем ничего не боюсь,
Что мне этот бессмертный лебедь, бессмертный гусь
Я и сам бессмертный
Мы пройдем всю весну, все деревни и города,
Мы придем туда, где серебряная вода
Из серебряных, из родных ладоней
Ты напьешься вдоволь густой росы
Ты наешься вдоволь густой весны
Ты надышишься ветром вдоволь
Так сидели Иванушка и Аленушка под мостом
Говорили о небывалом и непростом
О большом и невероятном
Мы пойдем по дремучей тропе вперед
Нас никто не догонит и не убьет
Не вернет обратно
Мы сюда не вернемся в сырую эту весну
Я тебя на цыпочках пронесу
Через весь иступленный фронт, до самой мирной границы
Я тебя спасу и оберегу
Я не выдам тебя врагу
Ты моя Аленушка - святая моя сестрица
Так сидели Иванушка и Аленушка под сосной
Так прощались они с бесстыжей своей весной
Но боялись и думать об этом
Там для них разгорался костер, голубая сирень цвела
Там прощалась с ними великая их весна
Там для них наступало лето.

(с) Максим Жегалин

Графиня изменившимся лицом бежит к пруду,
А я туда за нею не пойду.
Утопится графиня - ну и пусть,
Изображу на время как бы грусть,
И приведу графиню номер два,
Которая, опомнившись едва,
Начнет лапшу мне вешать у пруда,
Что мол, да ни за что и никогда,
А я гляжу - в насмешливой воде
Запутались, как крошки в бороде,
Ключи, бумажник, деньги и права,
Бочонок меда, рыбья голова,
И, кажется, графиня номер два,
Которая уже бежит к пруду,
А я туда за нею не пойду!

(с)

Привет. Я в порядке. Планирую свой побег —
и плачу от счастья с идеями на повтор.
Однажды я просто уеду туда, где снег
ладонями гладит вершины далёких гор.
Однажды я просто уеду туда, где лес
Зелёной рубашкой скользнёт по моим плечам.
Привет. Я в порядке. Из тысячи разных мест
Я выбрала то, что нужно. К лесным ключам,
И горным озёрам, и небу — лазурь и свет,
Брусничным полянам, ковру из лесных цветов...
Я плачу от счастья — впервые за много лет.
Привет. Я в порядке. Я просто иду на зов —
Зов сердца и крови. В болота и черемшу,
По тропам медвежьим, в осенние холода.
Привет. Я в порядке. Но больше не напишу:
Оттуда не пишут. Ответ не несут туда.
Там нет ни конвертов, ни даже почтовых птиц
Способных доставить письма куда-нибудь.
Привет, я в порядке, но это — последний лист.
Рюкзак уже собран, и я отправляюсь в путь.

(с) alter-sweet-ego

Падаешь вниз с обрыва, идёшь ко дну.
В омуте — черти. Но для тебя "рискнуть" —
Это "не прыгнуть". В воздухе тучи брызг:
Просто ты очень, очень не любишь риск.
Просто ты очень, очень не любишь то,
Как пустота смотрит беззубым ртом,
Щёлкает пальцами, прячется в свод небес...
В омуте — черти. Самое то тебе.
В омуте — черти. В воздухе — след прыжка.
Линия берега призрачно далека,
Вьётся туманом, переходя в обрыв.
Просто, пожалуй, мало тебе норы,
Целого мира мало. А вот со дна
Звёзды сияют ярче — как и луна,
Жизнь обретает форму, и смысл, и цель,
Сердце стучит чуть громче, точней прицел,
Каждая мелочь — лучше. Живей живых.
В омуте — черти. Ты — королева их.
Важно найти то место, где ты нужна:
Значит, виват, королева воды и дна,
Ила и тонких водорослей, и брызг...
Просто ты очень, очень не любишь риск,
Девочка, для которой идти ко дну —
Это свобода, а вовсе там не "рискнуть",
Девочка, не способная к пустоте,
Верная королева своих чертей.

(с) alter-sweet-ego

Свобода? Да та же клетка, но без конца.
Свобода от фальши — и истинного лица.
Завидуй слезам (и тихонько планируй месть):
Они-то проходят, а ты остаёшься здесь.
Свобода? Полыни горечь на языке.
Журавлик у солнца, синицей в чужой руке
Лежи — и не думай, пытайся опять заснуть.
Закрывши глаза, распахивай ветру грудь:
Пусть он шелестит там, в сгибах твоих страниц.
Свобода — как клетка. Десятки бумажных птиц
Расселись по прутьям и смотрят во все глаза,
Как тонешь и тонешь. Выдумывай дно. Дерзай.
Свобода? Да та же выдумка, как и всё.
Лежишь на песке, задыхаешься карасём,
Крючок под губой — лишь одно, что тебе дано.
Свобода — как выход, но чаще всего в окно.
Свобода? Да лучше выпотроши и брось,
Как псине ничейной ненужную кинут кость.
Синицей в ладони, книжонкою на ветру,
Лежу и — ни слова! — Когда-нибудь я умру.
Кричат журавли, не клином летят — кольцом.
Смотри на меня, мне в истинное лицо.
Бери на слабо, на ручки, на карандаш.
Свобода — как клетка, и я — её верный страж.
Завидую боли (и каждое слово — взвесь).
Она-то проходит, а я задыхаюсь здесь:
Лежу на песке, крючок под губою... Рви?
Свобода не сберегла меня от любви.

(с) alter-sweet-ego