слишком много забываем, записал бы - да без толку,
все истлеет, все исчезнет, в темной растворит воде.
говорят, когда-то жили звери: лисы, рыси, волки,
что ходили, словно люди, и ходили меж людей.

говорят, прабабка Марты - та совсем была лисица,
уши, острые, как стрелы, чуткий нос и пышный хвост.
до колен коса у Марты, лисьей шерстью серебрится,
каждый радуется Марте, всяк кивает головой.
всюду Марта успевает - и на рынок, и к обедне,
и дошить цветную юбку, и к подружкам, и домой.
Марта ходит, как танцует - на земле не видно следа,
Марта взглянет - как подарит, кто другой-то так бы смог?
что мальчишки вырезают на доске потертой парты?
что за имя пастушата шепчут зимнему костру?
кто во сне им улыбнется? Марта, Марта, только Марта,
лисья тень бежит у пяток, платье вьется на ветру.

жили мы не хуже многих - не грустим, не голодаем,
неплохи дома и пашни, скот накормлен, город чист...
но война - пришлец незваный, и не справиться с врагами,
скоро - пыль на горизонте, скоро - кровь, огонь, мечи.
городской совет в печали - сдаться? иль держать осаду?
но какие с нас солдаты - не удержим и копья!
жаль насиженного места, жаль сарая, пашни, сада...

но вскочила с места Марта, и вскричала - "даже я!
даже я могу сражаться, пусть не так огромны силы,
пусть умею я немного, но умею - и могу!".
вспышка - и не стало Марты, лишь огромная лисица
проскользнула и исчезла у кустов на берегу.

враг все ближе, пыль все гуще. пусть мы, верно, не солдаты -
только в лес уходят люди, девы, дети, старики.
говорят, что лес волшебный, лисья королева Марта
там в зверей их превращает, чтоб сражаться им - таким.
говорят, мол, вражье войско растерялось - что за место?
их коней кусают волки, рыси прыгают с ветвей,
на пути встают медведи, рыщут барсы в перелеске,
ядовитые гадюки вьют клубки в густой траве.

я всего лишь пес Господень, я так многого не знаю,
на висках моих - седины, на груди тяжелый крест.
я устал, и я испуган... только слышу временами -
мягкий шорох теплых лапок, лунный отблеск в серебре.
вечер тянется, не рвется, лисья осень за стеною,
листья с листьями шуршаньем продолжают давний спор.
кто дорогу выткал нашу? что за нити на основе?
что могу я? лишь молиться - сохрани их всех, Господь.
сохрани красотку Марту, сохрани детей и взрослых,
сохрани наш тихий город, сохрани коров и коз.
слишком многое неясно, непонятно и непросто,
тяжело дорогой верной, а неверною - легко.
пусть я мал перед тобою, пусть - ничто в огромном мире
наши беды, наша память, боль и радость наших снов...
я - всего лишь пес Господень. я встаю на все четыре,
и, открыв калитку лапой, ухожу в глухую ночь.

(с) wolfox

есть миры, которых в каждой секунде - сто, лишь подуй на них - осыплются берестой,
где сюжет от века к веку совсем простой - как возникнет, не захочешь марать страницы.
ты найдешь их в каждом звуке своих шагов, в отражении бегущих в пруду кругов,
не смотри, там нет реального ничего, разбивает ветер крики, баллады, лица...
вот и этот - привидение, скучный сон, недочитанная книга, дурной фасон,
весь прозрачный, душный, серый, как будто он нарисован догорающей сигаретой.
не придумывай его, не бери блокнот, не разбрасывай своих драгоценных нот...
...но какой бы ни был - видишь, как он живёт, отражается наутро в окошке Мэтта.
кто родился в мире цвета - ну что ж, ура, а таким как он - не принято выбирать,
Мэтт выходит из подьезда в другой мираж, на работу, на прогулку, к друзьям, на рынок.
Мэтт идет, и через Мэтта видны - смотри - бесконечные отраженья пустых витрин,
мостовая, перекрестки и фонари, все несётся бесконечно и непрерывно.
быть фантомом - в этом, знаешь, особый кайф - не тревожат злые мысли, душа легка,
не сойдешь ни за бандита, ни слабака, здесь не тратишь понапрасну вино и слёзы.
можно в сером отыскать миллион цветов, вот несётся бесконечный людской поток,
Мэтт плывёт, включает плеер, идёт в метро... замирает на секунду, столкнувшись с Розой.
как она сюда попала - не знаю, нет, может кто-то взял и выдал не тот билет,
может рок, случайность, карма, парад планет - только видно: из другого, цветного мира...

я, пожалуй, пропущу небольшой кусок, где глаза, ладони, губы, признанья, соль,
где запахло первым снегом, степной росой, в переливах флейты тихо жила квартира.
но увы, любым виденьям короткий час, зачастую строчки ранят больней меча,
что не делай, здесь не высидеть, не смолчать - дымный мир качает в душных холодных лапах.
ты-то понял, как у них обстоят дела, вот несётся время, вязкое, как смола...
в неприметном сером марте она ушла, унеся с собою сумку и тонкий запах...

здесь закончить бы, в конце приписать мораль, мол виденье-Мэтт поплакал и похворал,
мол, летят минуты, вечно идёт игра, он забыл её и просто решил жить дальше.

я уже предвижу отзывы и слова - "вырастает мальчик", "эх, издаваться б вам!",
"наконец без мёда, я уж струхнул сперва", "всё как наша жизнь - без сказок, надежды, фальши..."
я наверно, стану светел и знаменит, "вот певец эпохи", "гений", "талант" "пиит"...

но пока мы здесь, мой Мэтью бежит, бежит, оставляет позади города и страны.
он бежит сквозь сумрак скверов, фантомный Рим, с каждым шагом он всё больше силён и зрим,
от его дыханья светятся фонари - поначалу слабо, позже горят кострами.
он не ведает того, что найдет в конце, он не знает даже место, наводку, цель,
но пока он верит - он защищён и цел, но пока бежит - нет "пусто" и нету "плохо".
он бежит сквозь дымный морок - верста, верста, и не так уж важно, смерть или Роза там...
...а наутро Мэтт увидит вокруг цвета: киноварь, латунь, навахо, индиго, охра.
***
я не знаю, что он сделал, и что нашёл, как ужился с заработанною душой -
не читай плохих стихов и расти большой, не ходи без куртки и укрывайся пледом.
ну а если страх вернется - хитрец и лгун - если снова "плохо" "пусто" и "не смогу"...
я открою двери настежь - и побегу. и тогда ищи меня по цветному следу.

(с) Джек-с-Фонарём

Всякое на асфальте – листва и сор, перья, колечко жести, бумаги лист,
Фантик почти разглаженный колесом – хочешь, бери себе, хочешь – с другим делись.
Можешь пойти секретик соорудить – ценность вполне достойна твоих палат…
Знать бы, с чего ворочается в груди чувство, как будто это и вправду клад…

Тукуми сидит, нахохлившись, в шалаше, на отшибе – едва доносятся голоса;
У нее пиявки скользкие на душе, у нее перо совиное в волосах.
Тайны мира – все равно что туман в руках, только Мудрых женщин слушаются они:
Тех, кто знанье свое проносит через века, тех, которым и Праматерь сама сродни.
Так от бабки к внучке - тайны незримой нить, платье жизни шьет невидимая игла…
Как перо с пером, как ветку с корой сложить, чтобы сила духов племя уберегла.
Тукуми сидит, перо в волосах блестит, на щеке полоска сажи, и нос в золе…
Ей пора сшивать реальности, знак плести, - только ей неполных восемь от роду лет.
Не успели бабка с матерью передать, как создать амулет, что способен беречь от бед –
И сестра совсем недавно ушла туда, где уже неважно, мудрый ты, или нет.
Тукуми, зажмурясь, шепчет: «Сова-сова!», и, сжимая в руке ракушку: «Река–река!
Помогите, скажите правильные слова; поддержите, чтоб все, как надо, сплела рука!
Духи предков, ваши тайные имена не могу назвать – только вы не оставьте нас!
Я мала, глупа, но так вышло, что я должна – чтобы жило племя, чтобы огонь не гас».
И, незрима, сова проносится над костром, духи с веток смотрят, внимательны и добры…
Тукуми, прикусив язык, вяжет клык с пером, оплетает ракушку сеточкой из коры…

…Перышко голубиное, желтый лист, фантик, небрежно выброшенный в траву…
Все к одному удачно подобрались, чтобы свести реальности наяву.
Я не умею – странно бы мне уметь! Проволокой скрепляю одно с другим.
Духи бумаги, дерево, голубь, медь – вы помогите, город мой, помоги…

(с) yyuta

Тот, кто увидел, как солнечный огненный змей
Рвет поутру темноту золотыми клыками,
В небе парит ночи взамен, лижет деревья и камни,

Тот, кто увидел, как с неба уходит звезда,
С огненным змеем на время меняясь местами,
Тот никогда, нет, никогда, смерти бояться не станет.

Кто умирал, все равно возвращался живой.
Любит нас мир, и любовь его не разрушить -
Станешь ручьем, станешь травой, солнцу подставишь душу.

Если не веришь, послушай - смеется вода,
Вторят ей травы под пламенным солнечным взглядом:
"Мы никогда... Вы никогда... Мы остаемся рядом".

Змей прогоняет несчастья, уходит беда,
Нас не коснувшись дыханием хриплым и влажным.
Ты навсегда. Я навсегда. Прочее нам не важно.

(с) Графит

Останься со мной

Реддл Томми. Весна и ересь. До пораженья еще лет сорок.
Ловит рыбу в холодной Темзе. Любит Магду. Характер - порох.
Алый пояс, смешное платье. Магда маггла, но это мелочь.
Важно то, что она чуть старше. Магда знает, как надо делать -
жесты споры, рука умела. Пахнет рыбой и темной ночью.
"Вот и все. Я почти успела". Он краснеет. Она хохочет.
Ей смешно, а ему неловко. Он так юн. Ей уже за двадцать.
Леска дрогнет.
- Смотри, поклевка!
= Мне пора.
- Ты могла б остаться...

Магда Дэвис. Квартал рабочий. Блещет дом чистотою бедных.
Юбка, блузка, кривые строчки... Магда шьет. Ей пора обедать.
На чугуне заскворчала рыба. Газ полпенни. Любовь бесплатно.
Туфли стерты. Немножко стыдно. Как идти на свиданье завтра?
Он такой... Он чуть-чуть волшебник. Даже странно, что из приюта.
Магда думает: "Он последний". Магде с Томом уже уютно.
Пай в пакет, обвязать бечевкой. Снова вечер и снова снасти.
Леска дрогнет.
- Смотри, поклевка!
= Ты уйдешь?
- Я хочу остаться.

Что там дальше... Да разве важно? В Темзе рыба. На небе звезды.
Просто Магда умрет однажды. Просто Том станет Темным Лордом.

(с) KatrinMort

***

Дэвис, Магда. Двадцать три с половиной. Из Ист-Энда.
Пять футов два дюйма примерно. Фунтов сто десять с четвертью.
Иногда, к концу смены, патанатома тянет повеситься.
Потому что ‒ неправильно, если ‒ вскрываешь пятничным вечером ‒
рыжую, на четвертом месяце. В кювете красное плещется.

А на улице ‒ май, и Виктори!.. Говорят, что отменят карточки.
В последнее время на улицах люди снова стали смеяться.
Кузина из Индии пишет ‒ Ганди, цены упали, наняли айю,
племяннику няня нравится. Стажер, заполните карточку.
Зовут в другую больницу. Ставка больше, график удобней.
Обещают дать двух студентов и место главного в морге.
Сэр, тут четыре удара ножом под ребра. Шпана делила девчонку.

Констебль непривычно хмурый. «Не знаю, родни вроде б нету.
Соседи сказали ‒ год уже, ходит к ней такой бледный, лет двадцати
примерно, не местный. Обычное дело. Похороны ‒ на среду».
Кто-то бегом по лестнице. По коридору ‒ быстро. Взвизгнула половица.
Вспышка ‒ почти как зарница, только зеленого цвета.
«Я. Забираю. Тело.»

(с) AnnaHi

Все преданья твердят, что тот король, кто с правителем крови одной.
А что знает Семи королевств народ о Короле-За-Стеной?
А что знает Семи королевств народ о том, что когда ветер стих,
Под закованным снегом пологом ветвей приближаются тени Иных?
И как может жить простой человек там, где губит не сталь меча,
Где острее кинжала ранит мороз - лишь свободы сласть горяча…
Где цветы расцветают только в сердцах - зимней розы нету ценней.
Где певцы разбивают врагов своих в прах, не имея крови королей.
Я скажу вам преданье о розе той, что в самом Винтерфелле цвела,
Что сорвал Баэль Бард – Король-За-Стеной – и что сына ему принесла.
Ветром юга казался для Баэля стон урагана в ветвях дерев.
И укладывал спать любимую он, хладный песнею склеп согрев.
Я скажу вам преданье о снах внизу, в темном склепе – темницы темней.
Я скажу о любви, что светила там, той, что солнца света ясней.
Брандон Старк, мудрый волк седой право, очень был удивлён,
Вдруг узнав, что без согласия он породнился с самим Королём.
Лишь легенды этой печальный конец омрачит мой недолгий рассказ –
- Сын мой! - Крикнул негромко отец, и вздохнул в последний раз.
- Сын мой! - Крикнул Баэль-певец, - Ты со мною крови одной! -
И от сына руки умер отец, Король-За-Стеной.

(с) Бриенна

Эники, беники, шишели-мышели, доски, кусты, влажный пар от земли...
Ю., как обычно, сигнала не слышала - мы, как всегда, ее первой нашли.
Эники, беники, небо высокое, облако плавает над головой...
А. запускает не змея, но сокола - только бумажный, а так - как живой.
Д. рядом с Г., - словно братья, похожие, лихо освоили велосипед;
Ветер скользит коготками по коже, и даже во сне очень хочется петь.
Осень вразвалку - медведица бурая, осень бежит - золотая лиса...
Где-то в траве С. рассыпала бусины, их собирает уже полчаса...

Заняли ель и сосна оборону, и ждут, ощетинясь, прихода зимы:
Ю., как обычно, сигнал проворонила, кто-то нашел ее раньше, чем мы.
Шишели-мышели, эники, беники, голос доносится издалека:
"Все по домам! Заигрались, бездельники! А. так и вовсе взлетел к облакам!"
Лето закончилось, осень безбрежная, хмарью сырою подернулся плёс...
Д. рядом с Г. едут вместе, как прежде, и нет на дороге следов от колес.
Шепчет вода: "Никогда не забуду вас!", шепчет листва: "Никогда не умру!"...
С. отыскала последнюю бусину - можно - ура - возвращаться в игру...

(с) yyuta

Всё хорошо, все живы (кроме Лорда), но в обществе магическом скандал.
Опять, представьте, отличился Поттер – он, видите ли, полный натурал!
Все твари, как и водится, по парам. Все люди, как положено, вдвоем.
Природой так устроено недаром, иначе б мир был перенаселен.
От секса – я не вру! – родятся дети. Представьте мир, в котором правит гет!
На нашей нерезиновой планете такое невозможно, к счастью. Нет!
Те, кто не глуп, они-то понимают и спят с кем надо. Честно. Без проблем.
И только выпендрежник Поттер Гарри лет пять уж, говорят, один совсем.
Да будь он би – и жить бы стало проще, не прятался бы каждый раз в углу –
Неудовлетворенный, бледный, тощий – на министерском праздничном балу.
Вон Лонгботтом кружится в паре с Роном – Дин с Симусом целуются взасос,
Под юбкой Джинни гладит Гермиону и Кингсли Снейпа на руках унес.
А Поттер римминг делать не желает и вовсе не влечет его анал.
Чужой минет его не возбуждает. Кому, скажите, нужен натурал?
Простили бы герою извращенья: зоофилию иль БДСМ.
Кобель наш, Блэк, достоин уваженья, и люб в обличье волка дамам Рем.
Инцест, слыхали, снова будет в моде благодаря Уизли-близнецам.
В оконной нише вон что происходит: Малфой-наследник тискает отца.
Судьба, увы, безжалостно-сурова. Представьте, Гарри – круглый сирота.
Но кто тогда мешает, право слово, найти себе любовницу лет ста?
Геронтофил – желанный гость повсюду. Ему восторги наши и почет!
Но этого, простите, баламута морщинистое тело не влечет!
Хотя бы труп оставил Волдеморта – никто б ему и слова не сказал.
Но что с него возьмешь? Наш Гарри Поттер – не некрофил, а скучный натурал!
(с)

Почему-то летом все время на все плевать,
Небольшая бричка спрятана в перелеске.
Господа, Онегину больше не наливать,
У него дрожит пистолет и все небо в Ленских.

Самый старший Ленский сутул, невысок, сердит,
Он корректен в формулировках, но зол до дрожи.
Кстати, облако, на котором он там сидит,
Принимает то форму кресла, то форму дрожек.

Самый младший Ленский летает туда-сюда,
Вот он, машет руками, неслышно о чем-то шутит,
А на нем нелепый заляпанный лапсердак,
И к щеке прилип одуванчика парашютик.

Двое Ленских отчаянно режутся в поддавки
Но похоже, что Ленский Ленскому проиграет,
Третий смотрит на это дело из-под руки
Солнце вспыхивает на острых фигурных гранях.

Ленский с удочкой меланхолик. "Скорей, тяни!" -
Восклицает Ленский, мнящий себя богемой.
Стайка Ленских о чем-то шушукается в тени,
Говорят, наверно, о Тане? О Геттигене?

И куда ни смотри - вот Ленский румян и бел,
Ленский взрослый и Ленский в тапочках и панамке
Наконец у рыбака клюет воробей.
Он спускается вниз из всей этой коммуналки.

Под ногами теплые камни, трава, земля,
Он снимает очки. Аккуратно цепляет леску.
"Ну так что", - говорит - "ты будешь уже стрелять?
Выбирай давай, какой тебе нужен Ленский.

Посмотри, это все бриллианты, графья, князья,
Выбирай, в кого отсюда попасть удобней."
Вот Онегин смотрит на удочку. Воробья
И на Ленского. И на солнце из-под ладони.

И зажмурив глаза, потому что такой сюжет,
Что нельзя не стрелять. В горячем июньском блеске,
Наплевав на все, в тоске и на кураже
Он стреляет в воздух. А попадает в Ленских.

Он не пьян, он не понял, он помер, он слишком мал.
Он по мокрой траве обалдело бредет куда-то.
Младший Ленский летит за ним, как большой комар,
На поляне застыли кони и секунданты.

Золотые блики скользят под густой листвой.
Пахнет медом и хлебом утреннего замеса.
Он стоит, обхватив руками замшелый ствол.
Между небом и ним удивительно много места.

(с) Аля Кудряшева

Императору бояться не пристало ни огня, ни молний, ни досужих слухов.
Император не страшится горькой стали, ни болезней, ни проделок древних духов.
Он пройдет по океану, как по саду, сапогом касаясь гребня темной пены...
Император не боится ни засады, ни любви, ни расставаний, ни измены.
Он в руках державу, словно мячик, вертит, ветер дует - одобряя ли, ругая?
Но запомни, сын - бояться стоит смерти. У таких как мы, она совсем другая.
Позабудь про косы, кости, злые лики - пусть народ боится, в это я не верю.
Если ты - потомок древних и великих, то она придёт к тебе в обличье зверя.
За тобой следит с порога, с колыбели, ждет ошибок, страха, тьмы - чего угодно,
За окном скользит бесшумно тенью белой, и смеётся - век от века, год от года.
Для неё пусты, нелепы все законы, маски смерти - сын, запомни, - просто игры.
Говорят, мой дед скрывался от дракона, я - клянусь! - её видал в обличье тигра. Е
сли встретишь ты её - начни охоту, бей первее, будь сильнее, злее, звонче...
Как же зябко в замке в это время года... Не забудь, мой юный принц. Спокойной ночи.
***
На опушке всё сильнее запах леса, птичьи стаи чертят небо вереницей.
И когда тебе четыре - мир чудесен, август тянется, печёт, щекочет Шицу.
Юный Шицу убежал из душной детской, прямо в лето из дворцового чертога.
Осторожно - не увидел бы дворецкий! - принц бежит в волшебный бор, к лесным порогам.
А в лесу - огромный мир, нездешний, дикий, смех дриад - не заблудиться бы спросонок,
На тропинке - цепь следов, цветные блики... И еще - в капкан попавшийся лисёнок.

Что поделать - убежать ли, кликнуть стражу - подскажите, старый бор, сухие листья?
Пленник смотрит неподвижно и бесстрашно, и глаза его - чужие, как не лисьи.
Иногда хватает мига для решенья, иногда и сотня слов не стоит дела.
...Лис рванулся в омут чащи серой тенью - слишком быстро, будто лапа не болела.
***
Май стучится во дворец, сухой и жаркий, бросить всё, тайком из дома - и купаться!
Облака сплетают путь в тугие арки, мир безбашенный, когда тебе тринадцать.
Прыгнуть свечкой, осветить на солнце брызги, догрести до мыса, как могучий воин...
Чёртов камень оказался слишком близко, и смыкается вода над головою.
Тьма уходит вместе с холодом и кашлем - вроде выплыл? Быть не может, как же странно.
Вроде кто-то спас, но... нет, не помнит дальше. Лисий след уносит вместе с океаном.
***
На войне неважно - шут ли, император, бой кипит непримиримо, неустанно.
Шицу знает - кровь за кровь и брат за брата, ясным соколом разит его катана.
Враг испуган и растерян - стало легче, воин Шицу наступает и смеется.
Но вдали его заметил арбалетчик: лишь секунда, всё закончится, прервется.
Воин Шицу не боится зла и ночи, отсидеться бы, не лезть бы на рожон, но...
...Что случилось - до сих пор не знают точно, но стрелок упал, как будто поражённый.
Неприятели играют отступленье, войско Шицу нагоняет - дерзко, звонко...
В суматохе не заметить серой тени, не увидеть неподвижного лисёнка.
***
От далёкого востока до границы, от глухих лесов до ягоды последней,
Да пребудет вечно Император Шицу, да восславится родившийся наследник!
Император судит строго, правит мудро, сколько песен спето, сколь еще не спели!...
У дворцового порога, ранним утром, Ши с наследником сидит у колыбели.
До чего похож - улыбкой и глазами, только мамины черты, и нос прямее.
Ши поёт - от звуков мир как будто замер, песня тянется, ползёт лукавым змеем.
Слышишь, песня где-то близко, очень близко, льётся, манит, оплетает руки Шицу...

Император не боится василисков, и чудовищ под кроватью - не боится.
Он весь шар земной увидит, как под лупой, он могучий и великий - как с картины...
А еще, сынок - бояться смерти глупо. Бойся страха - он единственный противник.
Кликнуть слуг, тихонько натянуть ботинки, напевать под нос глупейшую из песен.
Оглянувшись, Ши шагает по тропинке. Сорок ли тебе, четыре - мир чудесен.
Кто бы знал, как на душе легко и просто, если ты не возвращаешься обратно.
Лис сидит и ждёт его на перекрестке. Ши смеётся, и кивает, словно брату.

(с) Джек-с-Фонарём