Вот ты говоришь мне: "Проснись и пой. Немало безделиц в моем дворце,
Немало диковин в моем саду, немало готовых меня развлечь,
Но это наскучило мне давно. Поэтому ныне проснись и пой,
Мне нравится, как ты умеешь петь".
А я говорю тебе: "Для меня все песни мои - это боль и страх,
Мой страх обнажаться перед толпой, свое сокровенное всем отдав,
И боль, как от содранной кожи. Но иначе мне не отыскать слова,
Иначе для них не придумать нот. Но вряд ли, меня заставляя петь,
Ты хочешь на это обречь меня?"
Но ты говоришь мне: "Вставай и пой. Поскольку умеешь, то должен петь,
Иначе зачем ты не бросишь петь и чем-то другим не займешь себя?"
А я говорю тебе: "Да, но я не в силах на время тебя занять,
Не в силах следить, для кого пою, о чем я пою, хороша ли песнь.
Есть что-то, что больше меня в разы, есть что-то важнее твоих похвал,
Есть что-то нужнее, чем я и ты... И если ты этого не поймешь,
То лучше мне даже не начинать".
Но ты говоришь мне: "Иди и пой! Ты даром потратил немало слов
И время, в которое мог бы петь. А если никто тебя не поймет -
О важном ли, большем ли пел певец?"
А я говорю тебе... нет, молчу, ты все это знаешь, моя любовь,
Но ты никогда не поймешь одно: что каждую песню поют тогда,
Когда эта песня не удалась, когда ее нужно облечь в слова,
Сама по себе она не звучит... И, значит, снова я буду петь для тебя.