1
Мы легли у разбитой ели. Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее на продрогшей, гнилой земле.
— Знаешь, Юлька, я — против грусти, но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье, мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый, у меня — лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом, за порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик беспокойную дочку ждет...
Знаешь, Юлька, я — против грусти, но сегодня она не в счет.
Отогрелись мы еле-еле. Вдруг приказ: "Выступать вперед!"
Снова рядом, в сырой шинели светлокосый солдат идет.
2
С каждым днем становилось горше. Шли без митингов и знамен.
В окруженье попал под Оршей наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку. Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы. — Мы хотели со славой жить.
...Почему же в бинтах кровавых светлокосый солдат лежит?
Ее тело своей шинелью укрывала я, зубы сжав...
Белорусские ветры пели о рязанских глухих садах.
3
— Знаешь, Зинка, я против грусти, но сегодня она не в счет.
Где-то, в яблочном захолустье, мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый, у нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом, за порогом стоит весна.
И старушка в цветастом платье у иконы свечу зажгла.
...Я не знаю, как написать ей, чтоб тебя она не ждала?!
(с) Юлия Друнина