Дайте Татьяне ещё двадцать пять минут –
В тысячный раз обойти его кабинет.
И Татьяна поймёт – все Онегины просто врут.
И Татьяна увидит – Онегина просто нет.
Он пародия, Таня, вся соль на подушке – блажь.
Второсортный герой и роман про него горит.
Даже имя не вспомнишь, портрета ему не дашь.
Был Онегин – осталось пятно между книжных плит.
Был ли Онегин? Татьяна хватает стул.
Всё так очевидно. Смеётся сама с собой.
Кто привёл его к ней? Дал поверить? Кто обманул?
И листает страницы дрожащей сухой рукой.
Таня ищет ответы, главу про письмо и сон.
Под пальцами выстрел, но мёртв ли один из них?
Кто в кого там влюблён, да и был ли вообще влюблён?
Была ли Татьяна? О чём этот вечный стих?
Дайте Татьяне, дайте ещё чуть-чуть –
Изучить фотографии, сдуть с переплётов пыль,
Даже если он был, то была ли в нём боль и суть?
Или чёрный костюм – это всё, что могло в нём быть?
Что ты знаешь о нём – острый взгляд и циничный вид?
Но о чём он мечтает? И есть ли вообще мечта?
Про кого, выпив лишнего, говорит?
Или этот герой – только буквы и пустота?
Дайте Татьяне, дайте же ей вздохнуть.
Ставьте точку сейчас, отпустите её к чертям.
Просто это весна разливает по миру ртуть,
И она у черты, но нужна ли теперь черта?
Автор задумал Татьяне другой финал.
Но Татьяна светлеет. Стирается кабинет.
Кто кого там прощал, догонял, проклинал, искал?
Это больше неважно. Онегина больше нет.
И Татьяна идёт быстрым шагом, дорогой строк.
И Татьяна легка. Как последний листок – легка.
В небе тает февраль. В книгу пишется эпилог,
Где Татьяна не встретила этого мудака.
(с) Соня Капилевич