***
понедельник, 13 мая 2019
Весьма порой мешает мне заснуть
Волнующая, как не поверни,
Открывшаяся мне внезапно суть
Какой-нибудь немыслимой херни
(c)
Волнующая, как не поверни,
Открывшаяся мне внезапно суть
Какой-нибудь немыслимой херни
(c)
ты едешь в переполненной маршрутке
кроссовками прессуешь липкий пол
и слышишь как шипит в твоем желудке
запитый колой парацетамол
в четырнадцать минут ты будешь дома
ну или в восемнадцать на крайняк
все как всегда
так буднично
знакомо
ты центр вселенной
боевой хомяк
(с) таблетки
кроссовками прессуешь липкий пол
и слышишь как шипит в твоем желудке
запитый колой парацетамол
в четырнадцать минут ты будешь дома
ну или в восемнадцать на крайняк
все как всегда
так буднично
знакомо
ты центр вселенной
боевой хомяк
(с) таблетки
Я порой натурально дурею от собственных странных идей.
Я придумала лотерею, где давали б живых людей.
Только правильных, только нужных, понимающих с полпинка.
Для любви, для работы, дружбы, для распития коньяка,
И чтоб нравились им смешные мои мысли наверняка.
Я куплю лотереек пачку (очень много и про запас)
Чтоб выиграть себе чудачку с ярким цветом огромных глаз.
Чтоб бродить с ней ночами где-то, чтоб из термоса пить вино,
От нее будет пахнуть летом и ромашками заодно.
С ней мне будет всегда спокойно, нежно, радостно и смешно.
Я разрежу другой билетик, и я знаю, кто будет в нем:
Замечательный белый этик (их не сыщешь и днем с огнем).
С ним мы будем, под чай, на кухне, говорить о людских страстях,
Может, даже сто граммов ухнем, если что-нибудь в новостях
Снова с грохотом в центре рухнет, на прощанье перекрестя...
Предпоследний билетик вскрою я под мартовский выходной.
Так как хочется мне весною не сидеть, как всегда, одной,
А бродить по горам и селам, да на трассе писать стихи,
Так пусть будет со мной веселый кладезь всяческой чепухи.
Только-только закончит школу и умчится к местам глухим.
А последнюю лотерейку я, конечно, отдам тебе.
Сядем где-нибудь на скамейку, их же много у нас, в Москве.
Ты откроешь конверт спокойно, не скрывая и не тая,
Я тебе улыбнусь невольно - в том конвертике буду я.
Набродилась уже. Довольно! Ты же знаешь, что я - твоя.
(с) Неведомая Ёбаная Хуйня
Я придумала лотерею, где давали б живых людей.
Только правильных, только нужных, понимающих с полпинка.
Для любви, для работы, дружбы, для распития коньяка,
И чтоб нравились им смешные мои мысли наверняка.
Я куплю лотереек пачку (очень много и про запас)
Чтоб выиграть себе чудачку с ярким цветом огромных глаз.
Чтоб бродить с ней ночами где-то, чтоб из термоса пить вино,
От нее будет пахнуть летом и ромашками заодно.
С ней мне будет всегда спокойно, нежно, радостно и смешно.
Я разрежу другой билетик, и я знаю, кто будет в нем:
Замечательный белый этик (их не сыщешь и днем с огнем).
С ним мы будем, под чай, на кухне, говорить о людских страстях,
Может, даже сто граммов ухнем, если что-нибудь в новостях
Снова с грохотом в центре рухнет, на прощанье перекрестя...
Предпоследний билетик вскрою я под мартовский выходной.
Так как хочется мне весною не сидеть, как всегда, одной,
А бродить по горам и селам, да на трассе писать стихи,
Так пусть будет со мной веселый кладезь всяческой чепухи.
Только-только закончит школу и умчится к местам глухим.
А последнюю лотерейку я, конечно, отдам тебе.
Сядем где-нибудь на скамейку, их же много у нас, в Москве.
Ты откроешь конверт спокойно, не скрывая и не тая,
Я тебе улыбнусь невольно - в том конвертике буду я.
Набродилась уже. Довольно! Ты же знаешь, что я - твоя.
(с) Неведомая Ёбаная Хуйня
Сердце провалится, грянет и снова рухнет,
Камушки перекатывая в груди.
Я чемпион по курению утром в кухне,
Пряткам в шкафу и растопке душевных льдин.
Серое солнышко щурится мне в гитару,
Бог за окошком умильно крошит пургу
И никогда-никогда не проснется старым
Мальчик, играющий в мокром весеннем снегу.
Это такой вид утра - щемящий, зыбкий,
Струны целуются с пальцами чуть нежней
И где-то на дне меня все еще плачет скрипка.
Где-то на самом прокуренном, кухонном дне.
Лакмусовый обрывок, детектор фальши,
Трель посреди полигона ушедших войн.
Выдох, звенящее форте, рефрен, а дальше...
Пой. Это самое время, ты слышишь? Пой.
(с) Крис Аивер
Камушки перекатывая в груди.
Я чемпион по курению утром в кухне,
Пряткам в шкафу и растопке душевных льдин.
Серое солнышко щурится мне в гитару,
Бог за окошком умильно крошит пургу
И никогда-никогда не проснется старым
Мальчик, играющий в мокром весеннем снегу.
Это такой вид утра - щемящий, зыбкий,
Струны целуются с пальцами чуть нежней
И где-то на дне меня все еще плачет скрипка.
Где-то на самом прокуренном, кухонном дне.
Лакмусовый обрывок, детектор фальши,
Трель посреди полигона ушедших войн.
Выдох, звенящее форте, рефрен, а дальше...
Пой. Это самое время, ты слышишь? Пой.
(с) Крис Аивер
Капитанская дочка пишет письмо в Юань:
"Мы близки к пораженью, Алёша, совсем близки.
Мертвецы укрывают землю, куда ни глянь,
Нас почти одолели белые ходоки".
Капитанская дочка пишет еще письмо:
"Государыня, слезно молю вас прислать солдат.
Мы последние здесь, и страшнее мне оттого,
Что я чувствую - пламенем дышит из адских врат".
Капитанская дочка пишет письмо отцу:
"С каждой ночью больнее, папа, от старых ран.
В середине пути заплутала в густом лесу.
С юга движется к нашей крепости Чингисхан ".
Капитанская дочка пьёт водку который день.
Засыпает, чернила лужицей на столе,
И во сне ей слышится всякая дребедень:
"Не забудь, сестрица - ждём тебя в Вальхалле.
Здесь наш ратный подвиг песнею вознесен,
Стол накрыт, сестрица, и чаши полны вина"
Капитанская дочка морщится - что за сон.
Утром будет тихо, пасмурно и война.
Капитанская дочка брызжет в лицо водой.
Мертвецам и стервятникам свой отдает приказ.
Вот она говорит: "Все, кто любит меня - за мной".
Вот она говорит: "Смерть, пожалуйста, не сейчас".
(с) Софья Егорова
"Мы близки к пораженью, Алёша, совсем близки.
Мертвецы укрывают землю, куда ни глянь,
Нас почти одолели белые ходоки".
Капитанская дочка пишет еще письмо:
"Государыня, слезно молю вас прислать солдат.
Мы последние здесь, и страшнее мне оттого,
Что я чувствую - пламенем дышит из адских врат".
Капитанская дочка пишет письмо отцу:
"С каждой ночью больнее, папа, от старых ран.
В середине пути заплутала в густом лесу.
С юга движется к нашей крепости Чингисхан ".
Капитанская дочка пьёт водку который день.
Засыпает, чернила лужицей на столе,
И во сне ей слышится всякая дребедень:
"Не забудь, сестрица - ждём тебя в Вальхалле.
Здесь наш ратный подвиг песнею вознесен,
Стол накрыт, сестрица, и чаши полны вина"
Капитанская дочка морщится - что за сон.
Утром будет тихо, пасмурно и война.
Капитанская дочка брызжет в лицо водой.
Мертвецам и стервятникам свой отдает приказ.
Вот она говорит: "Все, кто любит меня - за мной".
Вот она говорит: "Смерть, пожалуйста, не сейчас".
(с) Софья Егорова
...И она себе обещала: никогда не стрелять сигарет,
Даже если времени мало, и копеек в кармане нет,
Не любить тех, кого ласкала, и не мчаться на красный свет.
И не делать кому попало одолжения и минет.
Не таскаться, не верить в чудо, не обкусывать заусенцы,
Мыть всегда за собой посуду, и выстирывать полотенца,
Все "хочу" переделать в "буду", не болеть по весне простудой,
И не грезить ни о кормильце, ни о принце, ни о снабженце.
Не бояться ночных кошмаров, самолетов, людей и слякоть,
Избегать полуночных баров, и при нем никогда не плакать,
Не тушить не своих пожаров, не варить колдовских отваров,
Не поддакивать и не дакать, и друзей никогда не трахать.
Не хватать оголенный провод, не давать никому советов
И еще пересудам повод, и ему не кидать приветов,
И на каждый разумный довод не бросаться искать ответов.
И она себе обещала не транжирить любовь и время,
Не любить суету вокзала, не стрелять без прицела в темя,
Не спускать себя с пьедестала, не орать по углам: "Достало!"
И не вешать себе на шею ни ярмо, ни иное бремя.
...И она себе обещала: на чужое слюной не капать,
Не прощать, как всегда прощала, не кусать, даже не царапать,
И не прятать под одеяло, то, как сильно она устала...
Научиться ему не верить...И при нем никогда не плакать.
(с) biakaulle
Даже если времени мало, и копеек в кармане нет,
Не любить тех, кого ласкала, и не мчаться на красный свет.
И не делать кому попало одолжения и минет.
Не таскаться, не верить в чудо, не обкусывать заусенцы,
Мыть всегда за собой посуду, и выстирывать полотенца,
Все "хочу" переделать в "буду", не болеть по весне простудой,
И не грезить ни о кормильце, ни о принце, ни о снабженце.
Не бояться ночных кошмаров, самолетов, людей и слякоть,
Избегать полуночных баров, и при нем никогда не плакать,
Не тушить не своих пожаров, не варить колдовских отваров,
Не поддакивать и не дакать, и друзей никогда не трахать.
Не хватать оголенный провод, не давать никому советов
И еще пересудам повод, и ему не кидать приветов,
И на каждый разумный довод не бросаться искать ответов.
И она себе обещала не транжирить любовь и время,
Не любить суету вокзала, не стрелять без прицела в темя,
Не спускать себя с пьедестала, не орать по углам: "Достало!"
И не вешать себе на шею ни ярмо, ни иное бремя.
...И она себе обещала: на чужое слюной не капать,
Не прощать, как всегда прощала, не кусать, даже не царапать,
И не прятать под одеяло, то, как сильно она устала...
Научиться ему не верить...И при нем никогда не плакать.
(с) biakaulle
С каждым днём всё ярче и горячей,
А в душе надрывно играет флейта,
Пара дней ещё вот в таком ключе -
И гляди: уже наступает лето.
Вместе с ним и сессия, мошкара,
Тополиный пух и другие беды,
И себя взять в руки уже пора,
Но безумства хочется напоследок.
Например, рвануться куда-то вдаль,
Чтобы все искали - не находили,
После клясться: больше, мол, никогда,
Со щеки стирая слезу рептилью.
Или вдруг влюбиться на пару дней,
Чтобы жизнь - феерия, сказка, праздник,
А любимый - принц на гнедом коне
(Правда, конь без принца куда прекрасней).
Или вдруг свалиться в столетний сон,
Чтобы снились только цветные фильмы,
Чтобы мир стал хрупок и невесом,
Не казался больше тоской могильной.
Или просто сдуру пойти бродить,
Задыхаясь в тучах колючей пыли,
Или петь так громко, чтоб жглось в груди,
Или ждать чудес, как принцесса, или...
Но уходит время песком из рук
(Даже если больше их, чем у Шивы),
Исчезают сны и мечты к утру,
Да и флейта что-то давно фальшивит.
Остаётся лето, июнь, жара,
Впереди ещё не один экзамен.
Столько дел, что злобный дедок Аврал
За моим плечом неотлучно замер.
Впрочем, стоит помнить: проходит всё;
Как проходит дождь, так пройдёт и это.
Время дальше, дальше меня несёт
Мимо всех проблем. Наступает лето.
(с) Джезебел Морган
А в душе надрывно играет флейта,
Пара дней ещё вот в таком ключе -
И гляди: уже наступает лето.
Вместе с ним и сессия, мошкара,
Тополиный пух и другие беды,
И себя взять в руки уже пора,
Но безумства хочется напоследок.
Например, рвануться куда-то вдаль,
Чтобы все искали - не находили,
После клясться: больше, мол, никогда,
Со щеки стирая слезу рептилью.
Или вдруг влюбиться на пару дней,
Чтобы жизнь - феерия, сказка, праздник,
А любимый - принц на гнедом коне
(Правда, конь без принца куда прекрасней).
Или вдруг свалиться в столетний сон,
Чтобы снились только цветные фильмы,
Чтобы мир стал хрупок и невесом,
Не казался больше тоской могильной.
Или просто сдуру пойти бродить,
Задыхаясь в тучах колючей пыли,
Или петь так громко, чтоб жглось в груди,
Или ждать чудес, как принцесса, или...
Но уходит время песком из рук
(Даже если больше их, чем у Шивы),
Исчезают сны и мечты к утру,
Да и флейта что-то давно фальшивит.
Остаётся лето, июнь, жара,
Впереди ещё не один экзамен.
Столько дел, что злобный дедок Аврал
За моим плечом неотлучно замер.
Впрочем, стоит помнить: проходит всё;
Как проходит дождь, так пройдёт и это.
Время дальше, дальше меня несёт
Мимо всех проблем. Наступает лето.
(с) Джезебел Морган
Давай не стесняться. Выложим все, как есть,
Как будто бы вынули кляп - и легко вдохнулось:
Вот дым сигаретки твоей, вот моя сутулость,
Теперь нам - и рыбку съесть, и на ёлку влезть.
(Я слышу твой пьяный голос: "Ты спи, я здесь"
И сразу же понимаю, что не проснулась).
Давай не выискивать способа не грубить,
Как будто бы мы соседи по лестничной клетке.
Все правда - я скалюсь каждой твоей кокетке,
Ты - врезал бы мне, да джентельмен. Так уж и быть.
Мы носимся по длиннющей зеленой ветке,
Тяжелыми кофрами грея себе горбы.
Тебя ли замучило, я ли чуть-чуть фальшивлю,
Сжимая гитару до вишен кровавых брызг,
Но небо смеется, глядя из вечности вниз,
Помоечный кот ухмыляется богом Шивой
И нам друг без друга пожалуй что даже паршиво.
Короче, до дома докатишься - отзвонись.
(с) Крис Аивер
Как будто бы вынули кляп - и легко вдохнулось:
Вот дым сигаретки твоей, вот моя сутулость,
Теперь нам - и рыбку съесть, и на ёлку влезть.
(Я слышу твой пьяный голос: "Ты спи, я здесь"
И сразу же понимаю, что не проснулась).
Давай не выискивать способа не грубить,
Как будто бы мы соседи по лестничной клетке.
Все правда - я скалюсь каждой твоей кокетке,
Ты - врезал бы мне, да джентельмен. Так уж и быть.
Мы носимся по длиннющей зеленой ветке,
Тяжелыми кофрами грея себе горбы.
Тебя ли замучило, я ли чуть-чуть фальшивлю,
Сжимая гитару до вишен кровавых брызг,
Но небо смеется, глядя из вечности вниз,
Помоечный кот ухмыляется богом Шивой
И нам друг без друга пожалуй что даже паршиво.
Короче, до дома докатишься - отзвонись.
(с) Крис Аивер
Если пить, то сейчас, если думать, то крайне редко,
Избегая счастливых, мамы и темноты.
Для чего мне все эти люди, детка,
Если ни один все равно не ты.
Если кто-то подлый внутри, ни выгнать, ни истребить,
Затаился и бдит, как маленькая лазутчица.
Ай спасибо сердцу, оно умеет вот так любить –
Да когда ж наконец разучится.
© Вера Полозкова
Избегая счастливых, мамы и темноты.
Для чего мне все эти люди, детка,
Если ни один все равно не ты.
Если кто-то подлый внутри, ни выгнать, ни истребить,
Затаился и бдит, как маленькая лазутчица.
Ай спасибо сердцу, оно умеет вот так любить –
Да когда ж наконец разучится.
© Вера Полозкова
суббота, 08 декабря 2018
Что далее. А далее — зима.
Пока пишу, остывшие дома
На кухнях заворачивают кран,
Прокладывают вату между рам,
Теперь ты домосед и звездочет,
Октябрьский воздух в форточку течет,
К зиме, к зиме все движется в умах,
И я гляжу, как за церковным садом
Железо крыш на выцветших домах
Волнуется, готовясь к снегопадам.
Иосиф Бродский, из поэмы «Шествие»
Пока пишу, остывшие дома
На кухнях заворачивают кран,
Прокладывают вату между рам,
Теперь ты домосед и звездочет,
Октябрьский воздух в форточку течет,
К зиме, к зиме все движется в умах,
И я гляжу, как за церковным садом
Железо крыш на выцветших домах
Волнуется, готовясь к снегопадам.
Иосиф Бродский, из поэмы «Шествие»
Она хрипло дышит холодным ветром, молодая, глупая, чуть живая,
Говорит мне: "Я погубила лето! Ты бы знал, как я это переживаю!
Я его разрЕзала птичьим клином, зацепила дробью последних яблок,
Отравила хмелем и нафталином, и вот если бы это исправить, я бы
Изменила к черту своим привычкам, я б сидела дома и грелась чаем,
Расплела растрепанные косички, перестала плакать над мелочами,
Я б его любила как раньше, робко, а оно, смеясь беззаботно, южно,
Обнимало всех тополиным хлопком. Ничего мне, кроме него, не нужно...
Ведь оно абсентом сжигало глотку, распускалось жаром в груди, сияло,
А вот я, беспросветная идиотка, наступив - его раздавила, смяла,
И иду тайфунами преисподней при плохой игре и плохой погоде
То в парче, то в рубище, то в исподнем, хоть наряды эти давно не в моде,
Да и мне ли мода, худой бродяге - становлюсь сезонной чужой добычей,
Букварями, армией и общагой, ОРЗ, бронхитом и гриппом птичьим,
Скорпионьим ядом, шальным паяцем, истеричной Девой в дешевом гриме,
На моих Весах - разве что кататься, впрочем, сдать отчеты необходимо...
Умоляю, верни это лето, боже, здесь же холодно даже дышать ночами,
А ему, убитому, каково же: под крестом в земле за седьмой печатью?
Уступи разок своему порядку, подари хоть ложку небесной манны..."
И духи ее пахнут фруктово-сладким, и полны каштанов ее карманы,
Она их, волнуясь, сминает в крошку, отчего в округе желтеют травы.
Только я говорю ей, моей хорошей, что уже ничего не могу исправить.
Ну такая традиция, что поделать - лето положено убивать ей...
...И я вижу вдруг, как она холодеет, как ржавеет золото ее платья,
Смотрю, не в силах себе поверить, как с нее, трясущейся крупной дрожью,
Облетают листья, а, может, перья, или даже вовсе - чешуйки кожи,
Как она, обнаженная до аорты, до предсердий - спелых гроздей рябины,
Вылетает в ночь, ни живой, ни мертвой, исходя на город соленым ливнем.
Моросит за окнами третьи сутки. Я не бог. Скорее - бездарный автор,
Но она мне прощала любые шутки, лишь теперь рискнув проявить характер.
...Выхожу в печаль ее ледяную, не забыв про зонтик и сигареты.
Просто я люблю ее. И ревную. И она каждый год убивает лето.
© Олег Скользящий
Говорит мне: "Я погубила лето! Ты бы знал, как я это переживаю!
Я его разрЕзала птичьим клином, зацепила дробью последних яблок,
Отравила хмелем и нафталином, и вот если бы это исправить, я бы
Изменила к черту своим привычкам, я б сидела дома и грелась чаем,
Расплела растрепанные косички, перестала плакать над мелочами,
Я б его любила как раньше, робко, а оно, смеясь беззаботно, южно,
Обнимало всех тополиным хлопком. Ничего мне, кроме него, не нужно...
Ведь оно абсентом сжигало глотку, распускалось жаром в груди, сияло,
А вот я, беспросветная идиотка, наступив - его раздавила, смяла,
И иду тайфунами преисподней при плохой игре и плохой погоде
То в парче, то в рубище, то в исподнем, хоть наряды эти давно не в моде,
Да и мне ли мода, худой бродяге - становлюсь сезонной чужой добычей,
Букварями, армией и общагой, ОРЗ, бронхитом и гриппом птичьим,
Скорпионьим ядом, шальным паяцем, истеричной Девой в дешевом гриме,
На моих Весах - разве что кататься, впрочем, сдать отчеты необходимо...
Умоляю, верни это лето, боже, здесь же холодно даже дышать ночами,
А ему, убитому, каково же: под крестом в земле за седьмой печатью?
Уступи разок своему порядку, подари хоть ложку небесной манны..."
И духи ее пахнут фруктово-сладким, и полны каштанов ее карманы,
Она их, волнуясь, сминает в крошку, отчего в округе желтеют травы.
Только я говорю ей, моей хорошей, что уже ничего не могу исправить.
Ну такая традиция, что поделать - лето положено убивать ей...
...И я вижу вдруг, как она холодеет, как ржавеет золото ее платья,
Смотрю, не в силах себе поверить, как с нее, трясущейся крупной дрожью,
Облетают листья, а, может, перья, или даже вовсе - чешуйки кожи,
Как она, обнаженная до аорты, до предсердий - спелых гроздей рябины,
Вылетает в ночь, ни живой, ни мертвой, исходя на город соленым ливнем.
Моросит за окнами третьи сутки. Я не бог. Скорее - бездарный автор,
Но она мне прощала любые шутки, лишь теперь рискнув проявить характер.
...Выхожу в печаль ее ледяную, не забыв про зонтик и сигареты.
Просто я люблю ее. И ревную. И она каждый год убивает лето.
© Олег Скользящий
Лето всё не уходит… Цепляет на каждый нерв, обнимает,
Держит нас каждой нотой, тихим шорохом волн качает.
Чарует нас синим небом, звонким смехом, размахом улиц.
Прячет наши секреты: с кем уснули, о ком проснулись.
Манит опять на Невский – в вечер, полный звуков и красок.
Напоминает детство – те времена, когда нам казалось,
Что целый мир распахнут, двери и окна таят надежды.
Лето волнует запахом кофе, цветов и твоей одежды.
Лето врачует боли, всем обещает новые силы
И гитарной струною в сердце звенит и поёт красиво.
Лето дымит кальяном, пахнет парфюмом, вином, сигарой.
Лето рисует планы и само же их разбивает.
Лето шуршит листвою, солнечным бликом гладит по скулам,
Ветром над головою веет и в уши так нежно дует –
Нам вычищает память, новые смыслы сажает в душу.
Сказочными цветами всё прорастёт и покой нарушит.
Август затянет раны, ярких сюжетов подбросит в сердце.
Лето играет нами! Мы же им просто хотим согреться
И запастись «на вырост» тёплыми днями, людьми и солнцем.
Лето, ну сделай милость, не уходи! Я прошу, серьёзно…
Ну, подожди немного! Только у лета нет этой власти…
Но впереди – дорога в осень, сквозь листья, с теплом до счастья.
© Анна Островская
Держит нас каждой нотой, тихим шорохом волн качает.
Чарует нас синим небом, звонким смехом, размахом улиц.
Прячет наши секреты: с кем уснули, о ком проснулись.
Манит опять на Невский – в вечер, полный звуков и красок.
Напоминает детство – те времена, когда нам казалось,
Что целый мир распахнут, двери и окна таят надежды.
Лето волнует запахом кофе, цветов и твоей одежды.
Лето врачует боли, всем обещает новые силы
И гитарной струною в сердце звенит и поёт красиво.
Лето дымит кальяном, пахнет парфюмом, вином, сигарой.
Лето рисует планы и само же их разбивает.
Лето шуршит листвою, солнечным бликом гладит по скулам,
Ветром над головою веет и в уши так нежно дует –
Нам вычищает память, новые смыслы сажает в душу.
Сказочными цветами всё прорастёт и покой нарушит.
Август затянет раны, ярких сюжетов подбросит в сердце.
Лето играет нами! Мы же им просто хотим согреться
И запастись «на вырост» тёплыми днями, людьми и солнцем.
Лето, ну сделай милость, не уходи! Я прошу, серьёзно…
Ну, подожди немного! Только у лета нет этой власти…
Но впереди – дорога в осень, сквозь листья, с теплом до счастья.
© Анна Островская
Среди черных дубов, среди старых осин,
Ггде осока растет и колючий пырей,
Где оскал белых гор и провалы трясин...
Не ходи по следам первобытных зверей...
Не ходи по следам из диковинных рун,
Где блуждали олень, и лиса, и койот...
Эта старая сказка остынет к утру...
За меня её ветер тебе допоет...
Жил на свете Ринон, был он весел и юн.
Звонко пел и рыбачил по воле отца.
Говорят, будто знал, о чем звезды поют,
Разбивал как орешки девичьи сердца...
Никогда не грустил, ни о чем, ни о ком,
Да легка и спокойна была голова.
Но влюбился в Волчицу, чья шерсть — молоко,
Чьи глаза зелены, как дурмана трава...
И покой был потерян. И как тут не петь?
Как тут в Лес не уйти, чтобы выть на луну?
Говорили: «Безумец, ведет тебя смерть,
Ты пробитый корабль, идущий ко дну!».
Он молчал и котомку свою собирал:
Булка хлеба, да мясо, водицы глоток.
И смеялась луна, что начнется игра
И прольются секунды в её решето...
И оставлен был Дом, и приветствовал Лес,
И казалось сейчас распахнется крыло...
И накрыло его ловчей сетью небес,
Как рыбешку за жабры тот час подняло...
И вонзились в него золотые глаза
Полновесной луны, что колдуньей слыла...
И отбросили в чащу, где ветви черны,
Где сквозь поры коры просочилась смола...
«Не ходи по следам первобытных зверей» —
Говорили ему — «не гуляй дотемна,
Там осока и мрак, и колючий пырей,
Там свою злую сказку свивает луна».
И тебе я твержу: «Не ходи, не ходи,
За пределы, преграды, заборы, тыны...
Упадешь, пропадешь, заблукаешь в пути,
Иль вернешься к рассвету, но станешь иным...».
Говорят, что Ринон возвратился назад,
Не один, а с женой, чья коса — молоко...
Говорят у неё словно омут глаза...
Говорят не жалел ни о чем, ни о ком.
(Отрывки из сказок Анны Тхэнн)
Ггде осока растет и колючий пырей,
Где оскал белых гор и провалы трясин...
Не ходи по следам первобытных зверей...
Не ходи по следам из диковинных рун,
Где блуждали олень, и лиса, и койот...
Эта старая сказка остынет к утру...
За меня её ветер тебе допоет...
Жил на свете Ринон, был он весел и юн.
Звонко пел и рыбачил по воле отца.
Говорят, будто знал, о чем звезды поют,
Разбивал как орешки девичьи сердца...
Никогда не грустил, ни о чем, ни о ком,
Да легка и спокойна была голова.
Но влюбился в Волчицу, чья шерсть — молоко,
Чьи глаза зелены, как дурмана трава...
И покой был потерян. И как тут не петь?
Как тут в Лес не уйти, чтобы выть на луну?
Говорили: «Безумец, ведет тебя смерть,
Ты пробитый корабль, идущий ко дну!».
Он молчал и котомку свою собирал:
Булка хлеба, да мясо, водицы глоток.
И смеялась луна, что начнется игра
И прольются секунды в её решето...
И оставлен был Дом, и приветствовал Лес,
И казалось сейчас распахнется крыло...
И накрыло его ловчей сетью небес,
Как рыбешку за жабры тот час подняло...
И вонзились в него золотые глаза
Полновесной луны, что колдуньей слыла...
И отбросили в чащу, где ветви черны,
Где сквозь поры коры просочилась смола...
«Не ходи по следам первобытных зверей» —
Говорили ему — «не гуляй дотемна,
Там осока и мрак, и колючий пырей,
Там свою злую сказку свивает луна».
И тебе я твержу: «Не ходи, не ходи,
За пределы, преграды, заборы, тыны...
Упадешь, пропадешь, заблукаешь в пути,
Иль вернешься к рассвету, но станешь иным...».
Говорят, что Ринон возвратился назад,
Не один, а с женой, чья коса — молоко...
Говорят у неё словно омут глаза...
Говорят не жалел ни о чем, ни о ком.
(Отрывки из сказок Анны Тхэнн)
Затевает ветер пляску, говорит метелица.
Хороши зимою сказки, самому не верится.
Спи, мой милый, баю-баю, всё идет как следует,
То, что нас не убивает, очень быстро бегает.
Жили-были Джек и Джилли, честные влюбленные,
А теперь над их домишком дрянь горит зеленая.
Знать, кому-то не по нраву, кто у них родители —
Пролетало два фестрала, мы их сами видели...
Спи, сыночек, баю-баю, было дело прошлое.
Эта сказочка плохая, расскажу хорошую.
Вырос в чаще дуб могучий, семерым укрыться бы,
А под дубом старый Мерлин собирает рыцарей.
Всех собрали, всем раздали, все довольны вроде бы,
Кому дали по медали, ну а нам по ордену.
Кто пошел один на двадцать — тот и наша братия,
Мы и Лорду можем в морду, вот уж точно спятили.
Воет ветер за окошком, злая вьюга бесится.
Кто придет незваный в гости —сразу спустим с лестницы.
Не впервые разбираться, всё по справедливости:
Мама с папой будут драться, чтоб сыночку вырасти.
Спи, мой милый, баю-баю, с этим надо справиться,
То, что нас не убивает, сотый раз подавится.
Закрывай, сыночек, глазки, утро злее вечера,
Хороши зимою сказки — рассказать-то нечего...
(с) Айриэн
Хороши зимою сказки, самому не верится.
Спи, мой милый, баю-баю, всё идет как следует,
То, что нас не убивает, очень быстро бегает.
Жили-были Джек и Джилли, честные влюбленные,
А теперь над их домишком дрянь горит зеленая.
Знать, кому-то не по нраву, кто у них родители —
Пролетало два фестрала, мы их сами видели...
Спи, сыночек, баю-баю, было дело прошлое.
Эта сказочка плохая, расскажу хорошую.
Вырос в чаще дуб могучий, семерым укрыться бы,
А под дубом старый Мерлин собирает рыцарей.
Всех собрали, всем раздали, все довольны вроде бы,
Кому дали по медали, ну а нам по ордену.
Кто пошел один на двадцать — тот и наша братия,
Мы и Лорду можем в морду, вот уж точно спятили.
Воет ветер за окошком, злая вьюга бесится.
Кто придет незваный в гости —сразу спустим с лестницы.
Не впервые разбираться, всё по справедливости:
Мама с папой будут драться, чтоб сыночку вырасти.
Спи, мой милый, баю-баю, с этим надо справиться,
То, что нас не убивает, сотый раз подавится.
Закрывай, сыночек, глазки, утро злее вечера,
Хороши зимою сказки — рассказать-то нечего...
(с) Айриэн
Август. Солнце совсем не щадит траву.
Пчелы прячут в спинах шершавых мед.
Кто переживет август, тот не умрет.
Я переживу август и не умру.
Нам читают мифы (за мифом — миф)
Все про вечную жизнь, про космическую войну.
Мы уйдем из августа, полюбив
Книги, одиночество, тишину.
Облако. Ветер гонит его на восток.
"А каков у вас виноград?" Виноград спел.
"А какое небо?" Желтое, как песок.
Как песок у моря, к которому не успел.
Яблоки. Картошка в мундире. Рубаха льна.
Мысли — вишни, раздавленные в руке.
Тело будто сварено в молоке —
Млечный путь. Луна.
Мы вернемся снова к желтому сентябрю,
Загоревшие до косточек. Все полны
Одиночества, сказок и тишины,
Бесконечного ко всему — "люблю".
(с) Максим Желагин
Пчелы прячут в спинах шершавых мед.
Кто переживет август, тот не умрет.
Я переживу август и не умру.
Нам читают мифы (за мифом — миф)
Все про вечную жизнь, про космическую войну.
Мы уйдем из августа, полюбив
Книги, одиночество, тишину.
Облако. Ветер гонит его на восток.
"А каков у вас виноград?" Виноград спел.
"А какое небо?" Желтое, как песок.
Как песок у моря, к которому не успел.
Яблоки. Картошка в мундире. Рубаха льна.
Мысли — вишни, раздавленные в руке.
Тело будто сварено в молоке —
Млечный путь. Луна.
Мы вернемся снова к желтому сентябрю,
Загоревшие до косточек. Все полны
Одиночества, сказок и тишины,
Бесконечного ко всему — "люблю".
(с) Максим Желагин
я когда-нибудь оторвусь от книг,
зашвырнув последнюю под кровать,
и уеду в неправильный reykjavik,
ледяные кубики собирать.
ворожить на соленой морской крупе,
извлекать из нёба раскаты «р»,
на водопроводной играть трубе,
подземельной лирики пионер.
буду в ступе травы всю ночь толочь,
буду к травам подмешивать злу золу,
буду снежной и нежной твоей, точь в точь
та, что стынет зря в дворовом углу.
расплетутся гривы лихих коней
под крахмальным хлопком чужих знамен,
а твоя морская? – забудь о ней!
я забыла сотни своих имен.
ты давно такую себе просил –
чтоб стояла крепко, не на краю,
приезжай ко мне! из последних сил
предпоследний шорох в себе давлю.
посмотри в ладонь, как глядят в окно,
там ползет по изгороди лоза –
ах, какое в исландии пьют вино!
золотистое, словно мои глаза.
обернусь княжной ледяных кровей,
прорастет побег из моей спины,
но чем ближе лягу – тем холодней,
и не будет в этом ничьей вины.
(с) Марина Гарбер
зашвырнув последнюю под кровать,
и уеду в неправильный reykjavik,
ледяные кубики собирать.
ворожить на соленой морской крупе,
извлекать из нёба раскаты «р»,
на водопроводной играть трубе,
подземельной лирики пионер.
буду в ступе травы всю ночь толочь,
буду к травам подмешивать злу золу,
буду снежной и нежной твоей, точь в точь
та, что стынет зря в дворовом углу.
расплетутся гривы лихих коней
под крахмальным хлопком чужих знамен,
а твоя морская? – забудь о ней!
я забыла сотни своих имен.
ты давно такую себе просил –
чтоб стояла крепко, не на краю,
приезжай ко мне! из последних сил
предпоследний шорох в себе давлю.
посмотри в ладонь, как глядят в окно,
там ползет по изгороди лоза –
ах, какое в исландии пьют вино!
золотистое, словно мои глаза.
обернусь княжной ледяных кровей,
прорастет побег из моей спины,
но чем ближе лягу – тем холодней,
и не будет в этом ничьей вины.
(с) Марина Гарбер
Поначалу казалось — потерпим, приладимся жить,
Ведь штаны-то, наверное, носят, хотя бы и боши,
Значит, если придут, то обмерить, сметать и пошить,
Что же, вешаться, что ли, раз пахнет вокруг нехорошим.
Ну какое подполье, простите, где я, где оно, —
Как от храмовой крипты до здешнего полуподвала.
Поначалу и вовсе казалось, что мне всё равно,
А потом как могла, так жила, что могла, то спасала...
Да, конечно, сестра, но завод-то — они или кто?
Или мины, по-вашему, были из шелка и драпа?
Что могла, то умела — жакеты, рубашки, пальто,
Не иголкой же, право, мне было копать под гестапо!
У меня как у всех — показалось, режим как режим,
А потом оказалось, что это терпеть уже слишком...
...Да оставьте кота, он не то чтоб любезен к чужим,
Он видал времена, о которых вы пишете книжку.
(с) Айриэн
Ведь штаны-то, наверное, носят, хотя бы и боши,
Значит, если придут, то обмерить, сметать и пошить,
Что же, вешаться, что ли, раз пахнет вокруг нехорошим.
Ну какое подполье, простите, где я, где оно, —
Как от храмовой крипты до здешнего полуподвала.
Поначалу и вовсе казалось, что мне всё равно,
А потом как могла, так жила, что могла, то спасала...
Да, конечно, сестра, но завод-то — они или кто?
Или мины, по-вашему, были из шелка и драпа?
Что могла, то умела — жакеты, рубашки, пальто,
Не иголкой же, право, мне было копать под гестапо!
У меня как у всех — показалось, режим как режим,
А потом оказалось, что это терпеть уже слишком...
...Да оставьте кота, он не то чтоб любезен к чужим,
Он видал времена, о которых вы пишете книжку.
(с) Айриэн
Август. Персики и цукаты, и в медовой росе покос.
Входит солнце в янтарь заката, словно косточка в абрикос.
И смеется тайком початок смехом желтым, как летний зной.
Снова август. И детям сладок смуглый хлеб со спелой луной.
(с) Ф. Г. Лорка
Входит солнце в янтарь заката, словно косточка в абрикос.
И смеется тайком початок смехом желтым, как летний зной.
Снова август. И детям сладок смуглый хлеб со спелой луной.
(с) Ф. Г. Лорка
По дому бродит привиденье.
Весь день шаги над головой.
На чердаке мелькают тени.
По дому бродит домовой.
Везде болтается некстати,
Мешается во все дела,
В халате крадется к кровати,
Срывает скатерть со стола.
Ног у порога не обтерши,
Вбегает в вихре сквозняка
И с занавеской, как с танцоршей,
Взвивается до потолка.
Кто этот баловник-невежа
И этот призрак и двойник?
Да это наш жилец приезжий,
Наш летний дачник-отпускник.
На весь его недолгий роздых
Мы целый дом ему сдаем.
Июль с грозой, июльский воздух
Снял комнаты у нас внаем.
Июль, таскающий в одёже
Пух одуванчиков, лопух,
Июль, домой сквозь окна вхожий,
Всё громко говорящий вслух.
Степной нечесаный растрепа,
Пропахший липой и травой,
Ботвой и запахом укропа,
Июльский воздух луговой.
(с) Борис Пастернак
Весь день шаги над головой.
На чердаке мелькают тени.
По дому бродит домовой.
Везде болтается некстати,
Мешается во все дела,
В халате крадется к кровати,
Срывает скатерть со стола.
Ног у порога не обтерши,
Вбегает в вихре сквозняка
И с занавеской, как с танцоршей,
Взвивается до потолка.
Кто этот баловник-невежа
И этот призрак и двойник?
Да это наш жилец приезжий,
Наш летний дачник-отпускник.
На весь его недолгий роздых
Мы целый дом ему сдаем.
Июль с грозой, июльский воздух
Снял комнаты у нас внаем.
Июль, таскающий в одёже
Пух одуванчиков, лопух,
Июль, домой сквозь окна вхожий,
Всё громко говорящий вслух.
Степной нечесаный растрепа,
Пропахший липой и травой,
Ботвой и запахом укропа,
Июльский воздух луговой.
(с) Борис Пастернак